"БРАТСТВО"

БОГОСЛОВСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ И ИСТИННОСТЬ ЗНАМЕННОГО ПЕНИЯ.

Не только «изящная литература», но и все искусство, с Бетховенами и Вагнерами, есть ничто перед старознаменным догматиком «Всемирную славу» или Преображенским тропарем и кондаком

(А.Ф. Лосев, Диалектика мифа)

Первоначально эта статья предполагалась, как размышление о собственно пении, но в процессе ее написания, все больше выявлялась другая мысль. Мысль о том, что пение является не только обрядовым элементом богослужения, не только психологическим и эстетическим фактом, но в гораздо большей степени богословским орудием, с помощью которого глубочайшие истины и тайны Христовой веры передаются непосредственно к человеческим сердцам.

Понимать это особенно важно в наше время. Людям, ищущим истинную веру, истинную Церковь, теперь очень трудно разобраться среди множества обществ и юрисдикций, называющих себя православными. Трудно не прельститься чем-то одним или другим, симпатичным и кажущимся разумным. У новообрядцев РПЦ МП есть семинарии и академии есть профессора и талантливые писатели, ученые и проповедники. У староверов такой роскоши нет. Но есть у них правда, простая и доступная и ученым и не очень. Эту правду можно понимать даже не формулируя в научных или богословских терминах.

Старообрядцев винят в обрядоверии. Отчасти это справедливо. Но тоже можно сказать и о новобрядцах. Они также фанатично преданы своей новой традиции, как древлеправославные - старой. Это наверно даже и правильно, т.е. быть преданным Традиции. Только вот есть традиция истинная, а есть ложная. И за каждой из них стоит богословское догматическое основание. То есть обряд - это форма, а догмат - это содержание. По-другому сказать, внешнее благочестие - это энергия сущности - догмата.

И здесь все важно, даже микроскопические элементы, технические подробности - все составляет единую картину, или лучше сказать, органическое живое единство, которое есть Божие дыхание в Церкви. Именно поэтому верность Преданию представляет собой исповедание веры перед лицом ересей и безбожия. Церковное же пение является существенной составляющей богослужебного чина Православной Церкви, а самое богослужение в свою очередь представляет собой смысловое и символическое раскрытие, молитвенное и экзистенциальное переживание собором верных бытия причастного Небесному Царствию. Богослужение имеет в своем составе текстуальный элемент, изобразительный, символический, эстетический и другие. Часть этих элементов (а возможно и все) связаны с пением. Пение сопровождает богослужебный текст, поддерживает, оттеняет, расцвечивает и усиливает смысловые акценты. И самое пение по существу воздействует на душу молящегося как смысловая энергия, как мелодийная икона. Поэтому каноничность пения отнюдь вопрос не эстетики, но богословия.

Если говорить о нашей земной жизни и психологии человеческого восприятия тех или иных явлений, будет наверно справедливым расхожее высказывание о том, что все познается в сравнении.

Человеческому сознанию необходимо созерцать противоположности, что бы ясно представлять разницу тех или иных понятий, вещей, явлений, символов и т.п. Контрастность необходима как для зрения предметов физических, так и для различения смыслов. И в нашем случае, говоря об истинности знаменном пения, возникает необходимость показать неистинность проникшей в церковную культуру светской, западноевропейской музыки.

Здесь нужно заметить, что древлеправославные христиане сумели противостоять вторжению чуждых православию традиций, и в частности, сохранить древнее церковное пение. А вот господствующая синодальная церковь, оказавшаяся в результате реформы патриарха Никона и царя Алексея Михайловича в плену у ставшего секулярным государства, получила смертоносную для православного мироощущения прививку латино-униатской культуры (а позже в 19 столетии и протестантской!), одной из ключевых составляющих которой является партесное пение. Партесное или многоголосное пение основано на применении аккорда. Оно принципиально противоположно унисонному модальному пению православной традиции, точно так же как масляная живопись несовместима с иконописью, в которой используется темпера и особая техника письма. Таким образом, в результате изменения певческой культуры, менялось и музыкальное мышление церковного крылоса и соответственно - молящихся в храме. Менялось мироощущение, мировоззрение верующего человека, а значит, скрыто и подспудно христианам навязывалась ересь:

(Кстати сказать, что и другие нововведения реформаторов способствовали латинизации русской церкви. Например: отмена земных поклонов в великий пост и новый латинский обычай молиться стоя на коленях; это в свою очередь очень поспособствовало разрушению богослужебной дисциплины молящегося народа, что отнюдь не есть только фактор внешний. Латинская экзальтированность нашла в этой беспорядочности добрую почву.)

Со времени отпадения римской церкви от Православного Востока, и особенно после никоновско-алексеевского погрома Русской Церкви, вопрос о Предании, его хранении и защите, стал центральным для ревнителей истинно-православного благочестия. Теперь враги Православия действуют более тонко, чем еретики эпохи вселенских соборов. Они не нападают в открытую на догматы Церкви, они пытаются разрушить веру в Предание, и заменить истинное Предание на вновь изобретенные обычаи, пагубные для души христианина.

Церковное пение неотъемлемая составляющая Предания, - одна из самых значительных - его называют поющим богословием, - в нем посредством мелодии раскрывается духовная сила и смысл христианской веры. Поэтому вопрос об истинности крюкового пения касается не только области церковной культуры, психологии, эстетики, но и аскетики, и даже, в самом непосредственном смысле - является вопросом догматики. Петь знаменным распевом значит исповедовать истинное христианство. Петь партесом, или так называемым киевским распевом, или в любом другом стиле, основанном на западной тональной аккордной музыке - значит проповедовать ересь и обольщать людей. Это зло не меньшее, чем иконоборчество или монофизитство.

В древней церковной певческой традиции нужно видеть две основные составляющие. Это способ записи мелодии и собственно сама мелодия. В отношении первого нужно сказать, что графическое начертание знаков, с помощью которых читается-поется песнопение, не являются чем-то случайным и несущественным, как думают некоторые, не понимающие духа церковного Предания. Крюки это символы, которые непосредственно сами по себе уже проповедуют Православную Веру. Это то же, что и символика Креста и храма, порядок Богослужения и т.п. элементы бытия Церкви. До нас дошли названия и символические объяснения различных знамен. Но даже если бы мы ничего не знали о том, как интерпретировали наши предки символику крюков, мы, безусловно, почувствовали бы их дух и смысл, почувствовали бы сердцем. Это очень понятно тем, кто любит подлинное церковное пение, любит умную молитву, любит церковное предание. Выдающийся русский религиозный мыслитель В.Н. Лосский (хотя он и принадлежал группе т.н. «парижских богословов», хотя и поддерживал митр. Сергия, все таки принадлежит к числу замечательных представителей русской религиозной мысли, у которого многому можно поучиться; ведь учились же св. отцы у Оригена и Евагрия) высказывал в одной своей статье о Предании мысль о том, что сын Церкви узнает среди множества картин и голосов, символы и звуки подлинного Предания, потому, что в его сердце живет и действует тот же Дух, - Дух Божий живущий в Церкви, жизнь Которого воплощаясь в символах, обычаях, вещах и событиях и есть Предание! Поэтому сын Церкви, взирая на одни только крюки, даже не зная их певческого и символического значения, ощущает в них дыхание Божие, и от одного этого зрения уже трепещет и благоговеет переживая присутствие Господа.

Сторонники пятилинейной нотации аргументируют свою позицию простотой и удобством общепринятой записи мелодии. Тот же, кстати, аргумент и у тех, кто хотел бы заменить славянский язык Богослужения на русский. И здесь обнаруживается духовное невежество обновленцев. Известный патролог о. Григорий (Лурье) в одной проповеди по поводу перевода на русский язык богослужения сказал, что проблема непонимания церковного языка не в том, что сам язык непонятен, а том, что современный человек не воспринимает дух и смысл Евангелия. Действительно это так. Встречаются множество людей, которые, читая даже русский текст Библии, остаются никак не затронутыми ее повествованием, хотя язык для них родной. Чужой - смысловой, образный язык, - язык в собственном смысле. То есть грамматика и синтаксис тут не главное. Так и с крюками. Они пугают только тех, кто еще не научился «мыслить»  в категориях Предания. Крюки не сложнее нот, как славянский не труднее русского.

«Реформа»  Никона, в действительности носила характер богословского погрома, а не только обрядовых изменений и унификции богослужебной практики с греками. Нечто похожее уже произошло на Украине на 50 лет раньше, когда митрополитом был западник Петр Могила. Г. Флоровский писал об этом так: «Все проникнуто чуждым латинским духом» , «острая романизация Православия, латинская псевдоморфоза Православия», «латинизации подвергается не только обряд и язык, но и богословие, и мировоззрение, и сама религиозная психология», «латинизируется самая душа народа», «внутренняя интоксикация религиозным латинизмом» . Тот же процесс латинизации происходит в России. «Переориентировка на католическое понимание образа, понимание прогресса соответственно мирскому мироощущению влекут за собой отношение к традиционному православному искусству, как к исторически пройденному этапу. Русская иконопись и русское пение, знаменный распев, объявляются варварским искусством, искусством для холопов, и спешно заменяется западным»  (Б. Кутузов). Результатом всего этого стало не просто внешнее изменение обычаев и обрядов, но глубокое внутреннее злокачественное изменение господствующей церкви. На протяжении почти 200 лет никоновская церковь находилась в плену западного богословия. И лишь в конце ХIХ - в начале ХХ века началось некоторое освобождение новообрядческой церкви от этого плена. Революция помешала этому. Подчинившись безбожной власти, а в последствии став активным участником экуменического движения, провозглашающего самую страшную ересь из всех ересей, русская новообрядческая церковь окончательно подчинила себя догматическому релятивизму, попирающему Предание.

Такой итог постепенного падения вполне закономерен, если смотреть на внешние проявления религии серьезно и богословски. Пение нужно воспринимать не иначе, как богословие в звуках, а иконопись - как богословие в красках. Конечно икона и пение не во всех смыслах тождественны, но некоторые аналогии очевидны. Пение и икона сравнимы по своему воздействию на сознание человека с языком. Они проповедуют едва ли в меньшей степени, чем слово. Например, икона в древности для неграмотных людей была основным источником информации богословского характера. В самом способе изображения, в стиле, иконописном каноне содержатся характерные смысловые черты проповеди. Похоже дело обстоит и с пением. Мелодия - это своеобразный язык, несущий в себе энергию не только и не столько эмоциональную, сколько смысловую, духовную, онтологическую. В мелодии запечатлено конкретное бытие, и с помощью певческого искусства это бытие проживается поющими и слушающими - молящимися. Это подобно тому, как пророк или святой описывает божественную реальность посредством языка вербального, как иконописец живописует духовный мир с помощью языка художественного, образного, символического, так и пение посредством мелодического языка сообщает небесные истины.

Но очевидно, что всякий язык, всякое культурное явление произрастает на определенной духовной почве. Человек ограниченное существо и потому всякое его творение несет на себе печать этой ограниченности. Заблуждение души проецируется на все, к чему эта душа прикладывает свои творческие силы. Эту мысль высказывали многие выдающиеся мыслители, в том числе и принадлежащие христианской и библейской традиции: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни»  (Прит.4:23).

«Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак по плодам их узнаете их» (Мф. 7:17,20).

«Порождения ехиднины! как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое» (Мф. 34,35).

«Течет ли из одного отверстия источника сладкая и горькая [вода]? Не может, братия мои, смоковница приносить маслины или виноградная лоза смоквы. Также и один источник не [может] изливать соленую и сладкую воду» (Иаков3:11).

Понятно, что всякое явление культурной и религиозной реальности коренится в некоем духовном бытии, которое питает, напояет и вдохновляет его. Соответственно во внешнем выражении будет отпечатлеваться истинность или ложность внутреннего содержания той почвы, на которой произросло то или иное явление. Свет рождает свет, а тьма остается тьмою. Еретическое латинское богословие получает свое выражение в искаженном искусстве, в извращенной аскетике, в недуховном чувственном пении, перенесенном на церковный крылос. Знаменное унисонное пение зародилось и развивалось в монастырях. Святые иноки, творящие непрестанно умную молитву выражали свое благоговение пред Сладчайшим Исусом в величественных, строгих, аскетических песнопениях, в которых обитала сила священного безмолвия. В знаменном распеве очевидно точное соответствие мелодии и текста. Мелодия помогает воспринимать богословские или молитвенные мысли и чувства песнопения. В отличие от партесного пения, где чуждая православию музыка, отвлекает молящегося от подлинного смысла текста и навязывает неприемлемое христианской аскетике чувственное восприятие мелодии.

Западная музыка вводит человека в прелесть. А знаменный распев организует молитву верующего, как умное делание. Хорошо об этом сказал выдающийся духовный писатель 19 века еп. Игнатий Брянчанинов: «Весьма справедливо св. отцы называют наши духовные ощущения «радостопечалием»: это чувство выражается знаменным распевом: Знаменный напев подобен старинной иконе. От внимания ему овладевает сердцем то же чувство, какое и от пристального зрения на старинную икону, написанную каким-либо святым мужем. Чувство глубокого благочестия, которым проникнут напев, приводит душу к благоговению и умилению. Недостаток искусства очевиден, но он исчезает перед духовным достоинством. Христианин, проводящий жизнь в страданиях, борющийся непрестанно с различными трудностями жизни, услышав знаменный напев, тотчас находит в нем гармонию со своим душевным состоянием. Этой гармонии он уже не находит в нынешнем пении православной (новообрядческой - о.С.) церкви».  

В 19 веке еп. Игнатий еще мог говорить о недостатке искусства знаменного пения. В ХХ-ом этого не скажет ни один серьезный исследователь церковного пения. Конечно, с точки зрения человека, воспитанного на западной светской музыке, строгое одноголосие, асимметричность и отсутствие тональной структуры в церковном пении, кажутся чем-то грубым, унылым и неинтересным. Но такое восприятие предопределяется иной духовной культурой, именно иной по существу. В случае со светской музыкой - это культура языческая, исповедующая автономию человеческого разума и воли, самоутверждение, - по другому - материализм и безбожие. Отсюда такое непонимание церковного пения, бытийным основанием которого является живая вера во Святую Троицу. Чрез это веру песнопения знаменного распева напоены благодатной силой Святаго Духа, и потому в них открывается подлинная красота - красота Небесного Мира. Св. Дионисий Ареопагит учил, что Красота одно из имен Бога, и постижение истинной красоты связанно с очищением сердца и приближением к Творцу в молитве. Так Небесная красота открывалась святым людям прошлого, и в наше время открывается, тем кто стремится вырваться из удушающих оков падшаго мира с его языческой, безбожной культурой, прельщающей человека «красотой без Бога», красотой самой по себе.

Иерей Сергий Себейкин

- [Главная] [Статьи] [Гостевая] [Ссылки] -